Яков Кротов

ПРОПОВЕДЬ

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПРОПОВЕДИ

Свифт выдумал ученых, которые изобрели наилучший - самый, как им казалось, точный - способ разговаривать. Каждый носил за спиной мешок, туго набитый барахлом, и при встрече не произносил слова, а лишь доставал тот предмет, который хотел назвать, и показывал собеседнику. Недоразумения при таком способе общения исключены, хотя некоторые абстрактные понятия трудно обозначить.

На самом деле, всякая речь действительно напоминает показ - слов, которые на самом деле есть вещи, объекты, понятия. Но речи бывают разные, с разными целями мы демонстрируем то, что имеем. Иногда мы учим - показываем слова, которых собеседник еще не знает, и объясняем через известные. Иногда мы угрожаем - тогда демонстрируем слова угрожающие, которые можно приравнять к камню за пазухой, - но, в сущности, мы все равно учим собеседника тому, что ему лучше убежать без оглядки или сдаться на нашу милость. Бывают речи вопросительные - мы показываем слова, ожидая в ответ, что и нам покажут что-нибудь соответствующее.

Проповедь в этом смысле - совершенно уникальное явление речи. Лишь на первый взгляд проповедь относится к агитационным выступлениям, которые в свою очередь являются подвидами выступлений угрожающих (всякая агитка сводится к призыву: "Сделай так, а не то..."). Священник, который угрожает слушателям адскими муками - или муками земными (например - не ссорьтесь с детьми, иначе в старости они вас не будут холить и лелеять), - не проповедь произносит, а разводит агитацию. Настоящая проповедь - это совершенно бескорыстная демонстрация некоторых духовных ценностей, которыми располагает Церковь - и проповедник, насколько он верен Церкви - и слушатели. Просто демонстрация, без всякого насилия и угроз.

Классическая и самая простая схема проповеди, когда сперва описывается какое-нибудь евангельское событие, или вспоминается заповедь, или пересказывается притча - а затем произносятся слова: "Итак, дорогие братья и сестры..." и следует некое увещевание - так вот, и это увещевание на самом деле ни к чему не призывает и проповедник вовсе не собирается кого-то увещевать или совестить. Между экспозицией - описанием, пересказом, воспоминанием и призывом нет, если присмотреться, ни какой прямой логической связи. Связь мыслей в проповеди носит особый характер и может быть выражена формулой: "Бог есть, итак, давайте любить друг друга".

Но ведь "новая заповедь", данная Христом на тайной вечери: "Возлюбите друг друга, как Бог любит вас" - заменяющая, в определенном смысле, заповедь, называемую иначе "золотым правилом этики - "люби ближнего, как самого себя" - как раз и переводит нас из сферы логики в сферу внелогических демонстраций, разумных совсем не в рациональном смысле. Любить ближнего, как самого себя - это логично, тут можно изобразить нечто вроде формулы: А должен прокладывать к Б дорогу любви, чтобы Б мог придти к нему по этой дороге. Разоружайся, чтобы тебя не боялись. Но между утверждениями "Бог любит тебя" и "люби ближнего" нет абсолютно никакой логической связи! Есть связь эстетическая - любить ближнего как Бог любит тебя - то есть так же красиво, крепко, но логической связки потому что Иисус здесь не поставил. Он демонстрирует любовь Божию - Своей речью, Своей крестной смертью - и следует "итак...". Но это итак логически не связано с предыдущим текстом и делом.

Конечно, проповеди бывают разные - вопрос в том, какая проповедь соответствует некоему идеалу, а какая подражает чисто светским, внецерковным речам. Что в проповеди особенного, делающего ее именно проповедью. Поэтому не случайно обращение в первую очередь именно к Евангелию - источнику проповеднического искусства. Проповеди Иисуса - всегда именно показ Истины, не призыв к ней. Он не пугает никого страшными муками и особых выгод не сулит. Знаменитые притчи и сравнение - а к сравнениям относится и уподобления Царства Божия жемчужине, и ада - городской помойке ("геенна" - иерусалимская свалка) - это не призывы, а не лишенные юмора, точнее, некоторой иронии по отношению к ценностям нашего мира демонстрация мира иного. Знаменитое "кольми паче" - оборот, который остался непереведенным в русском переводе Евангелия, потому что перевести его можно лишь очень неуклюжим "во сколько же раз более" - и означает демонстрацию Царства через сравнение его с царствами и сокровищами мира сего.

* * *

Проповедь ни к чему не призывает, хотя стиль ее - призывный, взволнованный, захлебывающийся. Пояснить это удобнее от противного: инструкция к магнитофону спокойна, сдержанна, исключительно членораздельна, но именно она - высший вид агитационного искусства, ибо инструкция призывает правильно обращаться с техникой. Проповедь же - родственна рекламе, которая показывает, трепеща от восторга, но не призывает купить - разве что очень плохая реклама позволяет себе такое упрашивание. Реклама исключает процесс думанья и размышления - он начинается потом, когда человек поддастся рекламе, купит магнитофон и углубится в инструкцию, когда он задумается хотя бы над тем, какую музыку он желает слушать на своей покупке. И это не означает, как полагают иногда, что реклама одурманивает и вышибает искусство мыслить - кстати, такие же претензии предъявляются и к проповеди. Просто реклама особый вид речи, не поощряющий и не запрещающий думанье, а приглашающий в новый мир, где думается по новым законам, каких нет в мире, где отсутствуют магнитофоны, кола и Заповеди Блаженства.

Различие двух видов речи хорошо заметно у Бердяева и Розанова. Бердяев уверен, однозначен, последователен, пылок. Реакция читателей обличает в Бердяеве именно проповедника: его либо принимают целиком, либо не принимают. Принявшие либо непринявшие обычно как-то обосновывают свой выбор логически, но это обоснование задним числом. И взывает Бердяев не к логике. Как самый настоящий проповедник, он показывает ценности: свободу, творчеству, личность - и когда он произносит "итак", это не значит, что действительно есть логическая связь между показанным и мнением проповедника (Бердяева) о том, что предстоит слушателям. Мне часто встречались люди, которые только что прочли Бердяева, пылали восторгом и один-единственный у них был вопрос: "А что же делать?". Дело в том, что хороший проповедник никогда не дает конкретный рецептов - в этом смысле, конечно, лучший проповедник - Иисус, проповедям которого удовлетворяет бесконечно разнообразное поведение тысяч святых на протяжении тысяч лет. Не дает рецептов и Бердяев, хотя его проповедь, выявляенные и продемонстрированные им ценности вызывают неудержимый зуд - и вот этот зуд - почтительнее, конечно, называть его вдохновением - как раз и составляет единственное, пожалуй, следствие хорошей проповеди. Но хороший проповедник понимает, что зуд этот пройдет, и у человека обнажится потребность самому задуматься - ведь проповедь не подменила процесса мышления.

А вот Розанов - которого я люблю не меньше Бердяева, как не меньше колбасы люблю газировку - прямо противоположен. Он-то как раз не проповедник. Конкретные призывы: то за евреев, то против, то за брак, то против - Розанов иссылал во множестве, но это как раз и свидетельствует, что он не проповедник, а агитатор (на ум приходят сразу пропагандисты, но о них скажу одно: это люди, которые занимаются опошлением и проповедей, и агитаций). В отличие от Бердяева, Розанов невероятно противоречив - то, что не может позволить себе ни один проповедник, ибо противоречивость речи есть неизбежное следствие работы мысли в этой речи, слова и утверждения сталкиваются друг с другом в едином потоке говорения, когда по этому потому двигается ледокол размышления. Розанов не демонстрирует ценности, ни рекламирует какой-то особый мир. Он провоцирует не на действие в мире, а на размышление. В определенном смысле, он даже исключает возможность мысли как действия в мире идей, он не побуждает читателя размышлять, не провоцирует его на мысль, а лишь демонстрирует пределы мысли и предлагает присоединиться к одним либо к другим ее вратам.

Бердяев любил называть себя мыслителем, но был более проповедником, вызывающим на действие, а вот Розанов как раз - самый мыслительный из всех писавших в этом и прошлом веке русских людей.

ПРОПОВЕДЬ И ОБЪЯСНЕНИЕ

В Церкви проповедь родилась как объяснение новозаветных текстов. Но именно благодаря новозаветной основе проповедь отлична от всевозможных объяснений, переполняющих мир.

Отличие видно невооруженным глазом: проповедь пользуется доверием, объяснения - нет. Последний факт странен с логической точки зрения, но это - факт: в любой ситуации объяснения вызывают недоверие слушателей самим фактом своего существования. Если что-то нуждается в объяснениях, то это "что-то" - неясно, то есть, строго говоря, сумрачно, а может быть и просто мрак. Ясность объяснять не надо, - так говорит здравый смысл.

Самая обычная в истории Церкви неясность, повторяющаяся в разных видах от поколения к поколению: недостоинство христиан. Как оно совмещается с достоинством Христа? В наши дни, к примеру, эта неясность приняла вид обвинений иерархов Русской Православной Церкви в сотрудничестве с КГБ. Объяснений здесь может быть очень много, разной направленности, разного духа, разной - от Христа или ко Христу - устремленности. Могут быть объяснения, выставляющие сам факт такого недостоинства христиан к выгоде Церкви и Христа. Но любые объяснения воспринимаются как нечто затуманивающееся суть, как увертки; сами объяснения нуждаются в объяснениях, приходится оправдываться в оправданиях - и получается бесконечный и порочный круг. Более того, чем глубже, умнее, элегантнее, изящнее, искреннее и возвышеннее объяснение - тем менее оно вызывает доверия, и у читателя или слушателя остается в голове одно: совершено нечто, нуждающиеся в объяснениях экстра-класса, а значит (!) это "нечто" - полный мрак. "Честной девушке нечего бояться". И в этом смысле совершенно правильно поступили сами архиереи-стукачи, просто замолчавшие все обвинения в свой адрес, сделавшие вид, что они "выше этго" - им и поверили, и проблема оказалась закрыта не благодаря объяснениям доброжелателей, а благодаря отсутствиям обяснений со стороны архиереев-стукачей.

Произнести проповедь, посвященную объяснению недостоинства христиан, невозможно - это и будет уже объяснение, а не проповедь, и будить оно будет недоверие, а не веру. Проповедь потому и есть объяснение совершенно особого рода, что посвящена она всегда достоинству Христа, достоинству абсолютно несомненному. Проповедь не апологетична, не допускает даже мысли о том, что слушатели могут сомневаться во Христе. И это не случайно. Проповедник объясняет не тем, что бросает свет на предмет проповеди, а тем, что передает свет от этого предмета слушателям.

Иона испугался, что проповедь может подействовать - ведь он был пророк Божий, то есть думал и чувствовал хуже, чем говорил. Иона ненавидел ниневитян, как и все евреи.

Проповедник никогда не говорит ничего нового и ничего оригинального. Он говорит то, что вносит в него Дух, но удивительным образом это именно то, что на сердце у общины, у окружающих. Непонятый проповедник - либо не проповедник, а мыслитель, который открывает нечто новое, неподуманное и непережитое никем, либо проповедник перед не общиной, а толпой, которая закрыта для Духа, ничего на сердце не имеет и потому выразить ничего не дает. В последнем случае проповедник становится миссионером. Возможность удачи заключается в том, что ни один человек, ни одно сборище не могут быть совсем изолированы от Истины, просто Истина может быть уж слишком в глубине сердца, но докопаться всегда есть шанс. Но даже перед общиной единоверцев проповедник - не просто выразитель коллективного "я", не просто пифия, наглотавшаяся подсознательных мыслей окружающих и их выражающая. В проповеди совершается круговорот духа: проповедник соединяет личное и сверхличное, уникальное и общее, прочно понятое и только лишь входящее в кругозор новое.

Творения иже во святых отца нашего Василия Великаго. Т. I. СПб., 1911.
С. 239 "Но кто держится здравых учений и неукоризнен по жизни, тот может иногда употреблять такие обличения противу начальников церкви, живущих беззаконно, и против народа, заблуждающагося и ведущего себя гнусно".

Иванов П. Тайна святых. М., 1993. С. 314.
"Я запоминаю почти слово в слово речи всех проповедников, но не могу запомнить то, что говорит св. Франциск", - свидетельствует современник святого. - Но еще изумительнее, что если даже запоминаю, то мне все кажется, будто это не те слова, которые я слышал из его уст".
комм: был потрясен не смыслом речи
"Часто, приготовившись проповедовать и выйдя к народу, св. Франциск не мог вспомнить ни одного слова и молча благословлял слушателей. Но действие на народ было не меньшее, как бы проповедь была произнесена.
В Болонье один студент понял смысл проповеди: сохранить мир. Его поразил контраст непривлекательности лица Фр. и эффекта проповеди.

Павсикакий Синадский (ум. 606). Уроженец сирийского города Апамея, ставший епископом Синадским. Прославился даром врачевания душевных и телесных болезней, а также тем, что, по словам биографа, поучал паству неустанно и слово его было действенно. Кажется, одно противоречит другому: если слова действенны, то зачем их повторять? Выразился - и гуляй. Но действия все делятся (грамматически) на совершенные и несовершенные: забить гвоздь - совершенное, кормить человека (едой или словом) - несовершенное. Названия таких глаголов возникли в XVII веке, сегодня требуется пояснять, что "совершенное" означает "завершенное" действие, а не "самое лучшее". Напротив, самое лучшее действие - то, которое не оканчивается, которое простирается в бесконечность, которое длится всю вечную жизнь. Таково неустанное и действенное Слово любви. Проповедь - акт не воспитательный, а питательный. Не обучил и замолчал, пока не придет новый, необученный кадр - а говоришь и говоришь, даже если знаешь Бога хуже слушателей, слушаешь и слушаешь, даже если все знаешь лучше говорящего, - просто потому, что проповедь не нам помогает подняться, а помогает Духу сходить в нас. Память 13/26 мая.

Иоанн Шаховской. Избранное. Петрозаводск, 1992. 575 С.
68. "Реальность невидимых сил, помогающих человеку, являлась моему опыту. ... Помню, однажды после службы ко мне подошел человек и сказал мне: "Батюшка, как хорошо вы в своей проповеди ответили мне на вопрос мой. Я искал на него ответа и получил". И, волнуясь, человек стал говорить, объяснять, в чем его душевное сомнение я рассеял... А я на эту тему не говорил, я говорил совсем о другом... Не раз потом я удивлялся этому действию в человеке сил невидимых, помогающих, и благодарил их, что они пользуются простым словом нашим, истолковывая наши слова в смысле, для них нужном. Тут синергизм, со-действие, сочетание человеческой воли и Божией. Таинственна эта помощь нашим слабым делам и словам".
Только замечу, что у Иоанна перемешаны два ощущения: что это Бог нам помогает и - что мы помогаем Богу ("они пользуются..."). Второе, пожалуй, более смиренно, а кстати и более верно...

Лосев А.Ф. История античной эстетики. Ранний эллинизм. Москва: Искусство, 1979. 815 С.
375 Платон "считает, что специфическим свойством риторики является создание убеждения не через обучение, но через убеждение же при помощи слов". по Сексту

Бог есть Слово, и образ Божий в человеке есть разумность как дар слова. Логотерапия, лечение словом, заключается не в том, чтобы через слово стяжать исцеление, а в том, чтобы посеять в человеке слово истины. Само принятие слова есть уже часть здоровья. Поэтому не надо судить о слове по результату. Говоря человеку (или Церкви) о его пороке, проповедник не должен ожидать немедленных слов благодарности и одобрения. Напротив, надо быть уверенным, что в ответ он услышит отрицание, указание на его собственные пороки и заверение, что у данного человека или у данной общины все хорошо. Это нормально. Семя брошено в развороченную землю, из земли выходит пузырек воздуха, она оседает, спрессовывается, возвращается в то состояние, в котором была до вспашки и сеяния. В духовной жизни семя редко прорастает при жизни посеявшего - если посеявшим считать проповедника, а не Того, Кто дает силу и ум проповедовать. Но это не повод отчаяваться. Человек всегда наполовину пуст и бесплоден, но человек и всегда наполовину полон. Если он хотя бы согласился выслушать, пришел, - значит, уже не напрасно сказанное.

Человек - существо говорящее. Слово должно звучать не только внутри. Поэтому вера человека определяется тем, что он говорит в первую очередь, как в знаменитой притче о человеке, у которого есть ровно минута, чтобы сказать самое главное. Тут и обнаруживается разница между христианами и антропософами, христианами и социалистами, христианами и исповедниками "Розы мира". Один в последнюю минуту скажет о Христе, другой - о карме, третий - о переселении душ, четвертый - о предназначении России. Но то, что не стоит сказать в единственную минуту, не стоит говорить и в любую другую.

Не следует путать первостепенности, первичности духовной и порядка слов. К счастью, притча о последнем слове - всего лишь притча. Обычно у человека есть не одна, а пять минут, чтобы изложить свои взгляды. Из этих пяти минут главная - не первая. Начинать с самого главного - не только неразумно, но и невежливо, и непрактично. Самое главное, вероятно, лучше сделать последним словом. И вновь: христианин завершит словами о Христе, иной - о Данииле Андрееве, третий - о Будде.

Всё в мире испытывается тем, как долго об этом можно говорить. О любимом можно говорить бесконечно. Главным указанием на Бога является то, что о Нём и только о Нём можно говорить бесконечно.

ПРОБЛЕМА ПОВТОРЕНИЯ

На первый взгляд, самое печальное в проповедях - что они повторяются. Что за интерес долдонить одно и то же! Марк Твен мудро отмечал, что и в раю наскучить воспевать одно "Аллилуйя" (надеюсь, он теперь сам убедился, что рай не ограничен "аллилуйями"). Выход из положения прост: не долдонь одно и то же. Такова награда проповедника: когда ему наскучит повторять одно и то же, он может двигаться вперед. Проповеднику двигаться вперед нужно хотя бы для того, чтобы слушатель, наскучив повторением одного и того же, не двинулся назад, к выходу из храма. Правда, иной проповедник спросит: куда же вперед? все сказано? Но для христианского проповедника так сказать - странно. Во Христе Бог открывается бесконечно, и мы даже за вечную жизнь не познаем всего о Боге; что же говорить о земной.

Проповедь легко классифицировать по аналогии с трехчастной классификацией человека: интеллектуальная, эмоциональная, волевая. Интеллектуальная - это лекция, но именно таких проповедей очень много, потому что в современной культуре человека многие годы воспитывают, приучая сдерживать эмоции, но развивая рассудительность и эрудицию. И, пожалуй, безопаснее проповедь-лекция, чем эмоциональная речь, основанная на недостатке знаний или на фальсификациях. Преодолеть эмоциональную скованность - дело несколько упражнений, а преодолеть невежество - дело многих лет.

Волевая же составляющая проповеди - главная, но она вообще не поддаётся воспитанию как отдельное умение. Всякий может вдруг полюбить Христа - на пять минут. Но и во время этих пяти минут стороннему человеку будет очевидно, что любовь эта - пятиминутка, что нет у человека воли любить в шестую минуту, когда пройдет эмоциональный взрыв. Поэтому в проповеди слёзы лучше слов, но глаза лучше слёз. Если слёзы у проповедника льются от эмоций, его назовут слезливым и плаксивым, но если не только чувства, но и воля сострадает Христу и следует за Ним, зная Его и любя - тогда это самая лучшая проповедь.

Отлично о переводе француз Андре Маркович, специализирующийся на переводе русской литературы (Иностранец, 26.11.2002). Французский он называет языком власти, номенклатуры - простые люди говорят на диалектах. "В России, по крайней мере, никто не скажет, что какой-нибудь крестьянин не говорит по-русски". Во французском пропасть между литературным и устным языком. "Ты никогда не говоришь именно то, что ты говоришь. Ты гворишь и то, что ты хочешь сказать, и то, кому ты это говоришь, и то, что ты под этим подразумеваешь. И еще ты обязательно что-то не говоришь. Достоевский построен именно на этом. На лживой речи. Все, что он говорит, - неправда, правдой является страсть, с которой он говорит. ... У Достоевского нет историй, да и психологии на самом деле тоже нет. А психология Достоевского - не психология ума или сознания, а подсознательное языка как такового".

Вот и проповедуй после этого - когда любая проповедь есть лошадь с рябчиком (половина лошади с половиной рябчика): думаешь, что несешь людям Христа, они отворачиваются и считаешь, что они Христа отвергли, а ты просто носки не постирал (ну, носки духовные, конечно) и они твои носки отвергли, а не Христа.

Эдуард Успенский говорил, что у речи бывает"эстрадное построение" речи - "ступенькой": когда сперва человек говрит, что идея хороша и нужно ее рассказать пьяному Брежневу, - и ждет, пока его спросят: "А почему пьяному?" Спрашивают, и лишь тогда отвечает: "Трезвый он не согласится". Может, потому и не любят проповедей, что там нет этой "ступеньки"? И "лестница духовная" - когда не просто по склону ползешь, а вырубаешь ступеньки, чтобы в дороге с ближним поговорить и не одному подыматься.

ИМПРОВИЗАЦИЯ И ПОДГОТОВКА

Противопоставление импровизированных проповедей подготовленных обманчиво. Конечно, совершенно искренне многие проповедники утверждают, что они "импровизируют", и этим поражают людей. Но всякая импровизация есть всего лишь сжатая до невидимости подготовка, подготовка особого рода, подготовка личностью. Однако у такой подготовки бывают качественные отличия, которые и вынуждают называть ее особо. Бывают импровизаторы, способные произнести проповедь абсолютно такую же стилистически, как и написанная дома. Но обычно импровизация жертвует системой и логикой в пользу яркости и эмоциональности.

Ярким примером проповедников двух типов - импровизатора и приготовителя - служат святые Августин и Златоуст. Августин импровизировал, Златоуст готовил. В итоге Августин лаконичнее, его проповеди длились не более четверти часа - Златоуст говорил по нескольку часов. У Августина в проповедях "находится много важных истин, полезных замечаний, живых вдохновений, метких изображений и других хороших мест, особенно в области нравственной. Но взятые в целом, они страдают ощутительным недостатком методы и точно выверенного плана. Редко встречается в них что-либо законченное; большей частью они представляют только объяснения и случайные заметки на библейские места, касаются отдельных пунктов вероучения и нравоучения, содержат рассказы о мучениках и тому подобное; попадаются также слабые опровержения еретиков, вопросы и ответы" (Митр. Антоний [Вадковский]. О проповедях блаженного Августина // Сосуд духовный. СПб.: Борей, 1994. С. 52).

Популярностью среди современников Августин и Златоуст пользовались одинаковой - только один в Африке, другой в Азии. Посмертная судьба, правда, их риторики различная: Златоуст стал несравненно популярнее в потомстве. Еще бы: ведь он писал проповеди, а значит, изначально ориентировался на слово письменное, а Августина стенографировали, то есть снимали бездушный слепок с живого слова. И все-таки вряд ли стоит надеяться на судьбу Златоуста, писать проповеди и заучивать их. Именно в нашей культуре, культуре письменного текста, стало особенно цениться слово живое, пусть неровное, вдохновение внезапное, а не гимнастическое.

КРАСНОРЕЧИЕ И КРАСНОБАЙСТВО

Красноречие превращается в краснобайство всегда, когда стиль речи заслоняет ее содержание. В религии это особенно опасно и мерзко. Красиво говорить о Боге - не преступление, но думать, что красота наших речей способна кого-то привести к Богу - преступление в самом прямом смысле слова. Между тем, всякий проповедник, кто уверен, что красноречием можно кого-то убедить или переубедить, обратить или переманить, погрешает против собственной веры в Бога как Творца и человека, и слов человеческих. Не тварное, но Творец источает благодать, не слово человеческое, но Слово Божие. Именно для верующего во Христа эта истина особенно проста, насущна и потому особенно трудно и с искушениями усваивается.

Обличение - удар "об лицо" - возможны и неизбежны в человеческой речи. Существуют специально обличительные речи - филиппики. Проповедь не есть обличительная речь! Или, лучше сказать, проповедь не должна обличать. Обличение в проповеди может быть лишь инородным телом, вкраплением, гвоздем в ботинке - поэтому лучше обойтись без обличений, а если уж обличение кажется почему-либо необходимым, то следует совершать его с оборотом на себя. Это означает, что проповедник не имеет права обличать "в третьем лице", говорить: "вы". Когда ему хочется сказать "вы", отделить себя от слушателей, он должен говорить "мы", привлекая слушателей к себе. Но в некоторых случаях проповедник не имеет права говорить даже "мы" - именно, когда он обличает не какую-то группу, а какую-то личность, грех, совершаемый не человеческой природой, а конкретным человеком. Толпа перед проповедником обличение в зависти всегда воспримет нормально - завистью все виноваты. Но если в толпе есть человек, который украл у проповедника машину, то глупо и подло говорить: "мы крадем машины". Вор обидится - и правильно сделает, потому что проповедник слукавит. "Мы" в данном случае есть форма лжи, а не форма смирения. В такой ситуации проповедник имеет право говорить лишь "я" - "я украл машину". Не хочется? Промолчи вообще. Это не единственная ситуация, в которой молчание есть высший сорт проповеди.

Проповедник должен звонить в колокол, а не стучать кулаком по столу. Призывы жертвовать, благотворить (да еще по конкретным поводам) есть верный показатель какой-то предыдущей неудачи пастыря: когда не удалось привлечь, показав простор впереди, начинают привлекать, показывая тесноту за спиной. Пряник сменяется кнутом.Одна из традиционных ошибок священника заключается в том, что он думает, будто как проповедник он может и должен быть более действенным, нежели как духовник. Этому способствует представление о том, что толпой легче управлять, что люди в толпе глупеют и становятся податливее к внушению. Но! Это ведь кратковременно: разойдясь, люди восстановят свое первоначальное состояние, упругость психики очень велика. Толпой легко управлять именно пока она толпа, демагоги это знают и потому обычно очень стремительны. Однако много ли добра можно сделать толпой? Это инструмент грубый, мало приспособленный для любви - дела очень личностного. Значит, христианскому пастырю не стоит и мечтать об использовании толпы.

Пастырь не должен думать, что исповедь есть как бы розничная торговля, а проповедь -оптовая. Он не должен (хотя обычно очень хочется) пытаться сэкономить, и в проповеди "продать" всем сразу то, что не успел или не смог "продать" на исповеди. Кто не постриг одинокую овцу, не сможет постричь ее вместе со всем стадом. Слово, конечно, остается тем же, звучит ли оно с глазу на глаз или публично, но слушатели меняются. Эффект толпы заключается именно в том, что, когда человек видит вокруг себя множество людей, он расслабляется. У него не возрастает, а падает чувство ответственности (у неопытного же священника чувство ответственности возрастает именно во время проповеди - кажется, что важность слов тем важнее, чем больше слушателей; на самом деле, зависимости здесь вовсе никакой нет). Он начинает надеяться на то, что хулигану ответит или старушке уступит сосед, что милостыню подаст следующий за ним прохожий - и в результате никто ничего не делает. Отношение же к увещеваниям (и особенно к попрекам, но ведь в каждом призыв уже скрыт попрек) резко обостряется. Человек, который наедине бы усовестился от обличений, в толпе невольно взъерошивается - ему кажется, что все понимают: его именно осуждают, и он досадует на неделикатность священника, позволяющего себе при всех обличать его недостатки. Сердце не умягчается, а ожесточается.

В проповеди должно быть сказано что-то, а не о чем-то, нечто должно быть явлено, а не описано. Или, по крайней мере, "может быть" - потому что в проповеди можно делать то же, что в любой лекции, но именно говорение "что-то" делает проповедь уникальным жанром.

Исайя Печерский (ум. 1115). Монах Киево-Печерского монастыря, основным подвигом жизни которого было безмолвие и неутомимый труд. Соединение труда с безмолвием не случайно: утомляет не труд, а надругательство над словом в болтовне и пересудах. Нет более безмолвных людей, чем боговдохновенные и неутомимые проповедники: они молчат о себе, а тогда речь становится разновидностью обычного трудового подвига. Память 15/28 мая, также с прочими святыми 28 сентября и на второй Неделе Великого поста.

Кирилл Туровский (ум. до 1182 г.) Епископ Турова, прославившийся на века своими письменными поучениями - самый плодовитый и самый популярный из всех средневековых русских проповедников. Проповедь - жанр устный, "письменная проповедь" - уже и не совсем проповедь, а скорее "эссе", "размышление", в ней Дух Святой прокладывает Свой путь не только через сопротивление живых сердец говорящего и слушающих, но через сопротивление мертвых букв. Поэтому проповеди св. Кирилла полны парадоксов и неожиданностей. В самой знаменитой своей "беседе" он использовал древнее сравнение тела с глазом, а души с двигателем (мертвое тело уподобляется хромому, а душа без тела - слепому), чтобы о

Иоанн [Шаховской], архиеп. Листья древа: Опыт православного духоведения /Философия православного пастырства/. Нью-Йорк: Ихтис, 1964. 407 С.

66: Прпдь дб лишена "обмирщенности" ("не должны быть выхвачены из газет")

66 "Проповедь без подкрепления ее в своей жизни - все равно, что картина хлеба вместо хлеба2

66 "Есть пастыри молчащие; говорящие лишь своей "жизнью". Другие говорят более словом, чем жизнью.

67 "Просвещает и укрепляет лишь то пастырское слово, которое просвещает и укрепляет самого пастыря, для него самого является поучением.

67 Мф 10,27 "Ухо" есть сердце, соприкасающееся с миром невидимым. "Кровля", это амфон, кафедра... всякое место в мире. Пастырь имеет кровлю... Чтобы стать проповедником, ему нужно только сердце слышащее".

134 Проповедь есть - дар обновления истины, (восход и закат...)

134 За 19 веков Христовой Церкви, ни один христианский проповедник не сказал ничего нового. Но те, которые были в Духе - каждый раз говорили по новому.

137 Каждая проповедь есть дар, который каждый раз должен быть вымолен проповедником (без благодати можно сказать красноречиво, но не очистить и не освободить никого - те вот цель проп)137 Истина проповеди всегда в посредничестве. Проповедник есть добрый посредний меж мирами чистых духов и людей живущих на земле

138 Чем меньше будет "человека" в проповеднике, тем более будет в нем Бога, а где более Бога, там и более человека, но уже истинного, преображенного, воскресшего в Боге. Сколь велика и чудна эта тайна благовествования!

138 опасность лишь душевно, эмоционально перевернуть слушателя - не говоря уже о сатанинских проповедниках, возбуждающих страсти в душах

174 Не всегда перед людьми стыдно говорить о Боге; иногда перед Богом стыдно бывает говорить о Нем людям.

Ардов - Знамя 3 -1993 - с 83:

Один священник проповедовал примерно так. Он выходил на амвон и начинал:

- Братья и сестры...

В это время на глаза его навертывались слезы.

- Сегодня мы празднуем Введение Пресвятой Девы Марии во храм... Тут жуе слезы текли по его щекам.

- Пресвятая Дева... Ее праведные родители...

Его начинали душить рыдания, и онне мог уже произнести ни одного слова... Но, глядя на батюшку, начинали плакать присутствующие в храме... Так продолжалось еще некоторое время, и, наконец, батюшка, плача, удалялся в алтарь.

Прихожане в один голос утверждали, что лучше этого священника не проповедует никто.

И другой пример.

Батюшка проповедует, а вся паства от умиления плает. Некто, случайно вошедший в храм, видит старушку с абсолютно сухими глазами. Он спрашивает:

- А ты что не плачешь?

- Я не из этого прихода.

Аарон. В истории Спасения он появляется благодаря человеческой слабости и Божьему величию. По слабости своей Моисей спорит с Богом, избравшим его на служение, напирает на свое косноязычие - Бог величественно замечает, что Он - Творец и языка, и речи, и Сам будет "при устах" пророка. Моисей упрямится: "Господи! пошли другого!" "И возгорелся гнев Господень на Моисея" -какой беды не ждать после этих грозных слов? Но Господь всего лишь указывает Моисею на его речистого брата Аарона: "Ты будешь говорить и влагать слова в уста его, а Я буду при устах твоих и при устах его и буду учить вас, что вам делать; и будет говорить он вместо тебя к народу". Аарон становится посредником между пророком и народом; впоследствии он становится и первосвященником. "Ты будешь ему вместо Бога" - эти слова Господни Моисею напоминают о том, что религиозное откровение, открываемое личности, всегда первичнее, свежее, чем религиозный культ, являемый народу. Поразительно, но в Библии нет ни одного слова Аарона и есть много речей Моисея; такова смиренная доля священника: он несет служение слова, но слова эти - не его, и слава достается не ему.

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПРОПОВЕДИ

РАЗГОВАРИВАТЬ, ПОКАЗЫВАЯ

П. - НЕ АГИТАЦИЯ, А АБСОЛЮТНО БЕСКОРЫСТНЫЙ ПОКАЗ П. - ДЕМОНСТРАЦИЯ НЕ ЛОГИЧЕСКОЙ СВЯЗИ, А ЦЕННОСТИ П. ХРИСТА - ПОКАЗ ИСТИНЫ, А НЕ ПРИЗЫВ К НЕЙ П. - РЕКЛАМА, ЗОВУЩАЯ НЕ ПОКУПАТЬ, А ВОЙТИ В НОВЫЙ МИР ПРОПОВЕДНИК БЕРДЯЕВ И НЕ ПРОПОВЕДНИК РОЗАНОВ: ХОРОШИЙ ПРОПОВЕДНИК НЕ ДАЕТ РЕЦЕПТОВ, ЗОВЕТ К ДЕЙСТВИЮ, А НЕ К РАЗМЫШЛЕНИЮ СЛОВО - МЕНЬШАЯ ЧАСТЬ ПРОПОВЕДИ ПРОПОВЕДНИК - ЛЕВ

ПРОПОВЕДЬ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ИНТЕРЕСНОЙ ПРОПОВЕДЬ ИНТЕРЕСНА УЗНАВАЕМОСТЬЮ

ПРОПОВЕДЬ НЕ ТАВТОЛОГИЯ, ИБО ИСТИНА ВЕЧНО ОТВОРАЧИВАЕТСЯ ЛУЧШАЯ ПРОПОВЕДЬ - СЕБЕ ПРОПОВЕДЬ И ОБЛИЧЕНИЕПРОПОВЕДЬ И ОБЪЯСНЕНИЕ

ПРОПОВЕДНИК И ИНТЕЛЛИГЕНТ: РЕЛИГИЯ И НАУКА

НЕВОЗМОЖНОСТЬ ДИАЛОГА ПРОПОВЕДНИКОВ

ОДНА АУДИТОРИЯ - ОДНА ПРОПОВЕДЬ

УПАДОК ПРОПОВЕДИ: ВОЗМОЖНЫЕ ПУТИ

ПРОПОВЕДЬ КАК МОЛИТВА: ОДНА НАГРАДА, ОДИН РИСК

РАЗГОВАРИВАТЬ, ПОКАЗЫВАЯ

Свифт выдумал ученых, которые изобрели наилучший - самый, как им казалось, точный -способ разговаривать. Каждый носил за спиной мешок, туго набитый барахлом, и при встрече не произносил слова, а лишь доставал тот предмет, который хотел назвать, и показывал собеседнику. Недоразумения при таком способе общения исключены, хотя некоторые абстрактные понятия трудно обозначить.

П. - НЕ АГИТАЦИЯ, А АБСОЛЮТНО БЕСКОРЫСТНЫЙ ПОКАЗ

П. - ДЕМОНСТРАЦИЯ НЕ ЛОГИЧЕСКОЙ СВЯЗИ, А ЦЕННОСТИ

П. ХРИСТА - ПОКАЗ ИСТИНЫ, А НЕ ПРИЗЫВ К НЕЙ

Конечно, проповеди бывают разные - вопрос в том, какая проповедь соответствует некоему идеалу, а какая подражает чисто светским, внецерковным речам. Что в проповеди особенного, делающего ее именно проповедью. Поэтому не случайно обращение в первую очередь именно к Евангелию - источнику проповеднического искусства. Проповеди Иисуса - всегда именно показ Истины, не призыв к ней. Он не пугает никого страшными муками и особых выгод не сулит. Знаменитые притчи и сравнение - а к сравнениям относится и уподобления Царства Божия жемчужине, и ада - городской помойке ("геенна" - иерусалимская свалка) - это не призывы, а не лишенные юмора, точнее, некоторой иронии по отношению к ценностям нашего мира демонстрация мира иного. Знаменитое "кольми паче" - оборот, который остался непереведенным в русском переводе Евангелия,потому что перевести его можно лишь очень неуклюжим "во сколько же раз более" - и означает демонстрацию Царства через сравнение его с царствами и сокровищами мира сего.

П. - РЕКЛАМА, ЗОВУЩАЯ НЕ ПОКУПАТЬ, А ВОЙТИ В НОВЫЙ МИР

ПРОПОВЕДНИК БЕРДЯЕВ И НЕ ПРОПОВЕДНИК РОЗАНОВ: ХОРОШИЙ ПРОПОВЕДНИК НЕ ДАЕТ РЕЦЕПТОВ, ЗОВЕТ К ДЕЙСТВИЮ, А НЕ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

СЛОВО - МЕНЬШАЯ ЧАСТЬ ПРОПОВЕДИ

Проповедь принципиально отличается от лекции. Редки люди, которые одинаково хорошо читали бы лекции и проповеди. Даже о. Александр Мень, прославившийся в последние два года перед своей гибелью именно публичными лекциями, прославился именно потому, что под видом лекций поистории религии произносил самые обычные проповеди. Различие улавливается уже в названии. Лекция тесно связана с чтением, в ней главное - текст, который может быть в тетрадке перед лектором, а может быть только в его голове, лекция - это прежде всего слово. В проповеди текст и составляющие его слова наименее важны, они - лишь вершина айсберга. Тексты проповедей хороших проповедников (Иннокентия Херсонского, Филарета Московского, того же Меня) производят шокирующее новичка впечатление манной каши, малосодержательности, вялости. Дело в том, что содержательности и энергичность хорошей проповеди - вне и поверх текста, в личности проповедника, во всей его жизни, которая, однако, в момент проповедания обрывается и уступает место Духу - а уж Он, неуловимый текстом, превращает слова в одно могучее и потому нефиксируемое Слово.

ПРОПОВЕДНИК - ЛЕВ

св. Франциск ди Джироламо неаполит иезуит 1642-1716: о нем грили: "ягненок, когда говорит, и лев, когда проповедует".

ПРОПОВЕДЬ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ИНТЕРЕСНОЙ

Проповедь - настоящая, хорошая проповедь - не может быть интересной. Ведь "интересность" -от inter esse - есть проникновение в сущность. Наше проникновение в сущность. А проповедь есть явление сущности бытия миру - через нас, конечно, но поверх нас, неожиданное для нас и для слушателей. Неожиданная ожиданность - вот что такое проповедь. Поскольку она говорит о сущности, она всегда, казалось бы, ожиданна, банальна, ибо сущность давно уже явила себя миру. Но поскольку в проповеди сущность являет себя из под привычного покрова, постольку проповедь неожиданна. Она неинтересна или, если угодно, интересна в противоположном, нежели при обычном слушании, направлении: не проповедник интересен для нас, а мы для проповедующего.

ПРОПОВЕДЬ ИНТЕРЕСНА УЗНАВАЕМОСТЬЮ

Явление нам смысла нашего бытия оказывается безумно интересным, потому что мы видим самих себя. Здесь открывается один из любопытнейших эффектов хорошей проповеди: слушатель воспринимает ее как обращенную конкретно к нему и его сиюминутной проблеме. В сущности, это поразительная загадка, заставляющая вспомнить анекдот о сумасшедшем доме, в котором все анекдоты уже сто раз были пересказаны и для быстроты их перенумеровали и называли лишь номер анекдота - а публика уже смеялась. Однажды, когда была названа цифра "пятнадцать", все немного посмеялись -анекдот был слабенький, но один страшно захохотал и долго не мог успокоиться. "Ты что?!" -ошарашенно спросили его. - "Да я этот анекдот впервые слышу!"

Проповедник ведь говорит очень абстрактные вещи, нечто вроде цифры. Он являет символ какой-то духовной реальности. Но символ оказывается реалистичнее любой живописи. Человек в восторге - он впервые услышал нечто, адресованное себе в большей степени, нежели любое письмо с аккуратно выведенным адресом. Это "нечто", разумеется, присутствует в человеке от сотворения мира -но совпадение своей глубины с Божьей и общечеловеческой потрясает каждый раз с неубывающей силой.

ПРОПОВЕДЬ НЕ ТАВТОЛОГИЯ, ИБО ИСТИНА ВЕЧНО ОТВОРАЧИВАЕТСЯ

Хайдеггер говорил, что истина постоянно отворачивается от нас, никогда не будучи повернутой спиной. Словно процесс изгнания из рая длится бесконечно - да так и оно и есть. Проповедь как явление истины не есть тавтологический процесс именно потому, что истина есть нечто отвращающееся от явления нам - "в мире сем" - и лишь Бог силен изменить этот пакостный порядок, сделать являемое-скрывающееся являемым-открывающимся, в первую очередь через Сына Своего, в сотую очередь -через проповедника.

ЛУЧШАЯ ПРОПОВЕДЬ - СЕБЕ '

Из сути проповеди как обнаружения ценности, вытекает любопытнейшее качество ее. Лучшая проповедь - та, которую проповедник произносит одному себе. Так, на неделю о мытаре и фарисее 1992 года, я был внутренне готов к проповеди, но настоятель сказал ее сам, и проповедь прозвучала во мне лишь мысленно. Она не расплылась по аудитории, а вошла в мое собственное сердце - и сила ее была сильнейшей.Более того, плоха проповедь, обращенная только наружу, создающая эффект неследования собственным словам. И если я призывал людей провести неделю в молчании и молитве, а сам не молился - то это не проповедь. Я с удивлением, надо сказать, обнаруживал, что сказанное в проповеди воспринимаю как слушатель: бережно, как указание к действию себе, и почти что невольно стараюсь следовать сказанному.

"Говорить нам должно, и никак не молчать долго. Ибо молчание сон наводит на душу, а сон такой причина есть смерти... Слово же движущееся в сердце есть источник воды, текущие в живот вечный: сего что может быть полезнее? и что ведая блаженный апостол Апостол говорил: "Слово Христово да вселяется в вас богатно, во всякой премудрости учаще и вразумляюще себе самех" (Кол. 3, 16). Видишь, как он повелевает нам самих себя взаимно учить и вразумлять, а не довольстоваться одними своими собственными напоминаниями. Я, смиренный, исповедую, что всякий раз, как беседуя к вам, большую от того получаю пользу: воззываю себя от мятежа жизни сей, делаюсь более трезвенным и прихожу в чувство своих прегрешений" (Феодор Студит. [Творения] / Добротолюбие. Том четвертый. М;, 1901. 2 изд. - репринт Париж, 1988. С. 440).

ПРОПОВЕДЬ НЕ ДОЛЖНА ОБЛИЧАТЬ

Проповедь может обличать лишь постольку, поскольку свет обличает тьму. Это не так много, как может показаться. Во-первых, обличения такого рода не могут длинными - потому что главная цель проповеди подбодрить, а длительное описание того, какой ты слабый и уродливый, вряд ли способно подбодрить. Во-вторых, обличения такого рода должны быть безличными. Даже, если проповедь произносится перед исповедью и заключается исключительно в перечислении грехов -описание грехов должно быть максимально абстрактным, позволяющим говорить "мы", хотя проповедник этими грехами не страдает. У такого обличения есть один плюс: каждый может все или что-то принять на свой счет (очень часто и принимает, удивляясь тому, как "батюшка" угадал, что его в этот момент волнует). Но есть и некоторый минус: человек будет раскаиваться в абстрактной своей греховности, в греховных своих качествах, а мосточка от этих качеств к реальным своим делам и событиям своей жизни не перебросит. Увы, сделать здесь нет ничего нельзя.

Каждый проповедник хоть раз в жизни да поддавался соблазну показать словом словно пальцем на человека и сказать ему: "Про греховность я уже говорил, а вот каков твой грех". Так поступил Иоанн Предтеча, когда от проповеди покаяния перешел к обличению Ирода - и был незамедлительно посажен в тюрьму, хотя Ирод весьма любил и с удовольствием слушал его проповеди. Так поступил св. Димитрий Ростовский, когда однажды в проповеди упрекнул лично Петра Великого в пьянстве - и был незамедлительно отослан от двора. Так поступил однажды и автор и долго мучался, ибо по крайней мере один слушатель его проповедей расстроился и ожесточился, то есть - эффект был достигнут обратный нужному и желавшемуся.

Все дело в том, что грех нельзя излечить, пока больной не придет к врачу. В частном случае это справедливо по отношению к алкоголику или наркоману. Ошибочно считать, что, придя в церковь, человек автоматически согласился выслушивать всевозможные гадости на свой счет и покорно исполнять все, что содержится в Писании, Предании и толковании на оных со стороны проповедников. Каждый крошечный участок зла преодолевается заново. Проповедник опускает веревку, чтобы человек мог подняться на скалу - но нельзя дергать веревку первому, не услышав крика "Готов!". Если человек не схватился за нее, то весь ваш энтузиазм пропадет напрасно - и очень редко (как в случае с Предтечею или св. Димитрием) этот напрасный труд бывает благом. Проповедь, как и проповедуемое - это ответ на человеческий вопрос, на нужду справиться с грехом. Если нет вопроса, то бесполезно, даже опасно и вредно говорить: "А не думаешь ли ты...". Ведь даже Иоанн Предтеча не говорил фарисеям: "Идите сюда, я скажу вам, что вы порождения ехидны" - а ждал, пока они подойдут, и только тогда вежливо интересовался: "Порождения ехидны, кто вас побудил каяться?".

ПРОПОВЕДЬ ДОЛЖНА ОБЛИЧАТЬ

Проповедь постоянно колеблется между прошлым и настоящим. Христос — в прошлом. Корни веры — в прошлом. Величайшие святые — в прошлом. Соответственно, все уже сказано в прошлом, и лучшая проповедь — это проповедь, составленная в прошлом, которую нынешний проповедник просто перечитывает. Вновь и вновь возникает в Церкви это убеждение, и оно естественно, ибо совершенно справедливо говорит о величии и святости прошлого.

Но у Бога не только прошлое свято, но и настоящее, и будущее. Христос и сегодня Тот же, что в прошлом, вера и сегодня в те же догматы, что установлены Святыми отцами. Здесь таится гололедное место: значит, и я, может быть, такой же великий проповедник как Иоанн Златоуст? Возможно ли это? Возможно! А раз возможно, то ух как легко именно так о себе и подумать.

Нужно на что-то опереться, что и не замолчать, и не донимать прихожан перечитыванием древних текстов (а это донимает!), и не воспротивиться Духу Божию, желающему через тебя говорить,и не возгордиться. Надо просто перенести центр тяжести с себя, проповедующего, на слушателя. Проповедовать надо лишь потому, что Христу нужно что-то уникальное сказать вот этому слушателю, а не потому, что Ему хочется тебя прославить. Нормальная логика проповедника - у св. Феодора Студита: "Хотя вы большею частию назидаемы бываете чрез чтение святых отцев, однако имеете нужду и в моем смиренном научении, — дерзаю даже сказать, что в нем более, чем в том: ибо там идут общие рассуждения, а здесь говорится нечто прямо к лицу относящееся, обличительное и исправительное" (Феодор Студит. [Творения] / Добротолюбие. Том четвертый. М;, 1901. 2 изд. - репринт Париж, 1988. С. 402). "Лицо", "личность" — вот главное, что открыто Духом Святым в мире, и главное лицо - всегда не твое, а чужое. Поэтому проповедь не должна обличать в смысле "обвинять", но должна "обличать" в смысле "быть точно приноровленной к лицу, которое Господь перед тобой поставил".

ПРОПОВЕДЬ И ОБЪЯСНЕНИЕ

В Церкви проповедь родилась как объяснение новозаветных текстов. Поэтому, кстати, проповедь нельзя пересказать - это все равно что спародировать пародию. А благодаря новозаветной основе проповедь отлична от всевозможных объяснений, переполняющих мир.

Произнести проповедь, посвященную объяснению недостоинства христиан, невозможно - это и будет уже объяснение, а не проповедь, и будить оно будет недоверие, а не веру. Проповедь потому и есть объяснение совершенно особого рода, что посвящена она всегда достоинству Христа, достоинству абсолютно несомненному. Проповедь не апологетична, не допускает даже мысли о том, что слушатели могут сомневаться во Христе. И это не случайно. Проповедник объясняет не тем, что бросает свет на. предмет проповеди, а тем, что передает свет от этого предмета слушателям.

ПРОПОВЕДНИК И ИНТЕЛЛИГЕНТ: РЕЛИГИЯ И НАУКА

Отношение проповедника и интеллектуала напоминают отношения религии и науки: первая исходит из истины, вторая - идет к истине, и обе совершенно искренне полагают свой способ бытия единственно истинным.

- отличие проповедника от интеллигента

НЕВОЗМОЖНОСТЬ ДИАЛОГА ПРОПОВЕДНИКОВ

Есть вещи, которые невозможно себе представить. Например, разговор двух проповедников. То есть, нетрудно представить двух проповедников, которые за чашечкой чая обсуждают какие-нибудь проблемы - но при этом они не произносят проповедей и, в сущности, теряют свою проповедническую сущность. Немыслим разговор, состоящий из двух проповедей: каждый проповедует другому, уверенный в его желании слушать проповедь. Это даже не разговор глухих, это своеобразная война людей. Проповедь, если она раздается одновременно с другой проповедью или переплетаясь с нею, является разрушительным оружием отчуждения. Между тем, это очень распространенный вариант общения, вариант психопатический. Сколько семей распалось из-за того, что каждый из членов только проповедывал и никогда не слушал проповедей другого.ОДНА АУДИТОРИЯ - ОДИН ПРОПОВЕДНИК

Другая достаточно фантастическая картина, поясняющая специфику проповеди как жанра: несколько проповедников перед одной аудиторией. К сожалению, эта фанатастическая картина бывает реальной. Апофеозом этого абсурда были всевозможные совковые съезды, на которых речи не были орудием убеждения, все решалось заранее, не были и средством информации, ибо лгали отчаянно. Там ведь произносились натуральные проповеди, и комизм прорыва фантастики в реальности усугублялся тем, что аудитория так это и воспринимала. Комизм достиг высшей стадии при перестройке, когда по прежнему восторженно внимали каждому выступлению, каждому аплодировали, с каждым соглашались, хотя выступления эти подчас проповедывали совершенно противоположные идеи.

УПАДОК ПРОПОВЕДИ: ВОЗМОЖНЫЕ ПУТИ

ПРОПОВЕДЬ КАК МОЛИТВА: ОДНА НАГРАДА, ОДИН РИСК

Проповеднику проповедь вменяется на небесах в молитву как схожий труд всего существа, обращенный столько же к Богу, сколько к человеку - именно в равном отношении. Мысль об этом может согревать и умилять, но ведь у этого сходства есть обратная и уже не слишком приятная сторона. Главная трудность в молитве: периоды сухости, безблагодатности, безответности, когда язык с трудом бредет от одного слова к другому, все внутреннее безмолвствует, словно умерло... Такой может быть и проповедь: говорящему она будет казаться механической, безблагодатной, занудной, бесформенной и вообще бессмысленной. Это надо терпеть и не спешить уходить с амвона или кафедры. Проповедь, как и молитва, это работа. Уход может быть оправдан одним: молитва совершается наедине, а проповедь звучит публично, и может, следовательно, соблазнить ближнего своей безблагодатностью. Терпи! Как и черствая молитва - молитва, так и черствое слово о Боге может оказаться кому-то нужным и спасительным. И часто наше смирение заключается в том, чтобы не корить и не есть себя за "неудачную" проповедь. Мы опозорились - хотя, возможно, лишь в собственных глазах - так это удача и ценный опыт обнажения подлинной нашей сути. А сказанное волей Божией все равно может прорасти - поверх барьера, каким является наша пакостная личность.

Тареев М. Истина и символы в области духа. ТСЛ., 1905. 204 С.

с. 199. "Когда нам воспевают стихийную красоту и силу страсти, мы можем смотреть на эти гимны только как на проповедь, а не как на изображение действительной ее силы"

те проповедь не есть изображение силы! Дожили же они... - отличие проповедника от миссионера

70. Тареев М.М. Религиозная жизнь. [Основы христианства. Том дополнительный] Сергиев Посадд 1910. 281 С. \

в конце о проповедях \

Хороший проповедник не запинается или, точнее, не замедляется, не делает пауз, чтобы искать слова. Они должны "идти от сердца" непрерывным потоком. Что это означает?

Цитата из интервью А.Чубайса "Коммерсанту" от 8.9.1998 (не выписываю этой дорогой газеты, цитата воспроизведена в "Новой газете" от 28.9.1998). Журналистка: "Врать у власти есть право?" Чубайс: "В таких ситуациях она обязана это делать. О-бя-за-на. Так вот, сейчас у международных финансовых институтов, несмотря на все то, что мы с ними сделали — а мы их кинули на 20 миллиардов долларов...". Вот это произнесение слов по слогам — попытка гипноза, зомбирования, но действует такой гипноз только на самого "гипнотизера" и любящих его людей. Человек наивно думает, что иностранец или глухой поймет его, если говорить погромче, или поотчетливее, или даже коверкая слова. Слишком часто мы думаем, что если мы будем говорить о Христе громче или позагогулистее, нас лучше поймут. А нас лучше поймут, если мы будем жить по заповедям Христа. Жизнь - единственный всеобщий язык.

Иногда утверждают, что важнее всего последняя реплика. Это ошибка. Последняя фраза может быть важна, если она перекликается с началом проповеди и, разумеется, если и начало, и конец, связаны с тем, чему проповедь посвящена.

Линкольна спросили издевательски, какой длины должны быть человеческие ноги. "Такой, чтобы доставали до земли", - ответил он.

Проповедь должна быть такой длины, чтобы душа доставала до неба. Судя по длине проповедей, большинство проповедников Евангелия не понимают, что Евангелие - о том, что небо благодаря Христу приблизилось к душе близко-близко.

Не надо бояться человека с проповедью

"Повелительное наклонение" - такое же противоречие в терминах, как "текущий момент". "Наклониться" означает размышлять, советоваться, общаться. "Повелевать" означает гордо откинуться назад и вещать, бить заповедями окружающих. Противоречие вполне простительное, потому что человек есть существо изувеченное, перевывернутое, отчасти волк в овечьей шкуре, отчасти овца в волчьей, а иногда таракан в овечьей шкуре.

Страх перед насилием понятен и простителен, но он не должен перерастать в невротическое бегство от всякой жизни, когда во всякой проповеди видят зомбирование, во всяком повелительном наклонении - агитацию и глухоту к собеседнику. Форма и содержание в человеке и в его главном проявлении - слове - не только редко совпадают, но и не должны совпадать. Не всякий повелевает, кто говорит повелительно, у кого фразы с точки зрения грамматики - команды. Не всякий, кто тихоструем журчит нежности и умности - размышляет. Не всякий, кто часто использует форму вопроса, заинтересован в ответе. Большинство вопросов в мире - риторические, боящиеся ответа, переодетые команды. Этим оправдана проповедь как риторическая форма - любовь может быть переодета в форму приказа, нежность может трепать по голове, поцелуй может быть не только нежным, но и звучным.